Вчера внезапно прочитала
рассказ Достоевского "Слабое сердце".
Не читала Достоевского,
кажется, тысячу лет, а этот рассказ,
наверное, вовсе не читала, во всяком
случае, не могу припомнить.
Написан в 1848 году для
"Отечественных записок", то есть,
ещё до романов "Униженные и оскорблённые",
"Идиот", "Преступление и наказание",
"Бесы". Я так разволновалась, будто
заглянула "за"... Ведь он ещё сам не
знал, что напишет в когда-то, ещё только
бродили в нём будущие произведения.
Мне было лет
десять-одиннадцать, когда прочитала
"Униженные и оскорблённые". Я тяжело
заболела после прочтения книги. Может
быть, так совпало, какой-нибудь вирус,
или обычная простуда, не знаю, но
совершенно точно, что уже начало
лихорадить во время чтения. В ту пору
книги я поглощала жадно, ненасытно,
запойно. Наверное, этот роман за вечер
прочитала, и рухнула в ночь с температурой,
бредом, и проболела неделю.
В детстве, юности,
молодости книги перечитывала по нескольку
раз, но этот роман во второй раз боялась
брать в руки, даже при мысли о нём
чувствовала болезненный трепет.
Пожалуй, ни один роман
Достоевского больше так не подкашивал
меня, хотя все создания его волновали
неимоверно, слишком сильно.
Надо сказать, что и
театральная постановка в театре Моссовета
- "Петербургские сновидения" с
Раскольниковым Тараторкиным, или
Бортниковым попеременно, которую я
смотрела бесчисленное количество раз
в старших классах школы, период моего
страстного увлечения театром,
способствовала особой экзистенциальной
атмосфере в моей душе.
В последние годы я
охладела к чтению, литературе вообще,
да и к театру тоже, и вот вдруг ощутила
влечение к книгам, что порадовало
несказанно. Так не хочется умирать
душой! В библиотеке электронных книг
вдруг наткнулась на "Слабое сердце",
и захотелось вернуться в юность, и
узнать, как сейчас восприму прозу
Достоевского.
С первых фраз возникло
ощущение несовершенного текста,
замусоренного, сумбурного, охватила
ирония и даже высокомерие, мол, я бы
написала это совсем иначе. Подумалось
также, теперь бы ушлые литагенты сказали
автору: "Бездарь! Не укладываешься
в серию!" Хотя для своего времени это
тоже была серия, начатая Достоевским
ещё фельетонами в "Петербургской
летописи". Но вскоре текст поглотил,
перестали замечаться архаизмы,
многословие, только чувствовались
пульсация сердец, нервные импульсы,
закручивал ураган безумия.
Главные герои, два
друга-писаря, вместе снимающие жильё,
с первых абзацев излишне экзальтированы,
то и дело обнимаются, тискаются, признаются
горячо друг-дружке в любви и дружбе, от
чего даже неловко становится, просто
геи какие-то. Нынче в России подобное
расценили, как гей-пропаганду! И, хотя
сюжет акцентирован на влюблённости
Васи в девушку, желании жениться, показаны
по большей части отношения и чувства
Васи с Аркадием Ивановичем, и даже после
женитьбы они планируют проживать вместе:
молодожёны и лучший друг.
Образ Васи, нежного,
ранимого, впечатлительного юноши,
живущего словно без кожи, с обнажёнными
нервами, сердцем и душой в последствии
можно встретить в других произведениях
Достоевского. Аркадий Иванович, глубоко
сочувствующий, сопереживающий, любящий,
но трезвый и рассудительный также
встречается в дальнейшем, тот же Разумихин
в "Преступлении и наказании".
Возлюбленная Васи Лиза,
опять же кочующий девичий персонаж в
прозе Достоевского, подана вроде бы,
как и милая, добрая, чуткая особа, но, по
сути, равнодушная и просто подстраивающаяся
под обстоятельства. У неё не сладилось
с первым женихом, и в ответ на утешения
и влюблённость Васи, она полюбила его,
но после несчастья с Васей, через год
уже оказалась замужем за третьим, и даже
успела родить в браке. Встретившему её
с младенцем Аркадию Ивановичу показалось,
что она всё же грустит о Васе, но это
лишь его предположения, а что она
чувствовала на самом деле неизвестно.
В общем, обыкновенная кроткая, без
амбиций, затюканная барышня, держащая
в прекрасной головке лишь одну заботу
- выйти замуж. Такой она показана
Достоевским, кажется, его вообще больше
заботили мужские характеры и судьбы в
этом рассказе. Невесты и жёны прошли
лишь фоном.
Незримо присутствовала
и иная новобрачная - начальника обоих
писарей, благодетеля и злой силы, от
страха перед которой низвергся немощный
разум Васи.
Юлиан Мастакович -
важный образ в творчестве Достоевского,
работодатель, повелевающий временем
других людей, ставящий сроки, заставляющий
трепетать в предчувствии приближающегося
дедлайна, этакое божество, или дьявол.
Рассказ о роковом
дедлайне. Молодой писарь, обладающий
прекрасным почерком, усердностью в
работе, скорописью получает от руководителя
большой заказ, должный быть готовым к
определённой дате. И писарь даже получает
заранее денежный куш от подобревшего
после недавней женитьбы начальника.
Тот верит в любимого служащего, желает
стимулировать его, и сам Вася верит в
себя, и радуется высокой оценке своих
талантов. Конечно же, он исполнит всё в
лучшем виде и точно к сроку, а, может
быть, даже раньше.
Но любовь накрывает
человека без учёта жизненных обстоятельств.
Вася влюбился, чувства захватили его
полностью, он утратил ощущение реальности
и потерял контроль над ситуацией. Дни
шли, а молодой человек никак не мог
взяться за работу, или брался на короткий
миг, но не мог заставить себя корпеть
над скучной перепиской час за часом,
неделя за неделей. В нём бушевали эмоции,
клубились мечты, душа улетала далеко
от письменного стола.
Ныне работа писаря
кажется смешной, никчёмной, а в век
отсутствия копировальной техники,
печатных машинок - была востребованной
и наиважнейшей. Имеющий каллиграфический
почер писарь ценился и уважался. Но
каким же каторжным был этот труд!
Только стоит представить,
как написал лист, идеально, доволен, и
вдруг видишь, что в каком-то слове ошибка,
и надо весь лист переписывать наново.
А писчий спазм - проклятие пишущих от
руки, когда кисть руки просто отказывается
функционировать от перенапряжения.
Однажды я полгода
работала машинисткой в отделе труда и
зарплаты Центрального Телеграфа в
Москве. Должна была перепечатывать
рукописные расчёты экономистов без
единой ошибки. Иногда приносили кипы
бумаг, где только цифры, цифры, проклятые
цифры, от которых рябило в глазах, в
которых невозможно зацепить хоть
какой-то смысл, как в тексте, и невозможно
допустить помарку, никаких замазок
штрих-корректором, слишком важные
документы. И вот так напечатаешь лист,
остаётся пара ударов по клавишам, уже
радуешься, как вдруг бац и ошибёшься, и
надо перепечатывать повторно. Я долбила
по клавиатуре вслепую по восемь часов
в день. Ночью снились цифры, буквы, во
сне я постоянно промахивалась пальцем
между клавиш, отчего было очень больно
ногтям, молоточки с буквами постоянно
застревали, и я всегда делала роковые
ошибки в конце набираемой страницы,
обмирала, паниковала и просыпалась в
липком поту, с колотящимся сердцем.
После цирка, где работала
до этого, оказаться в скучной конторе
с жёстким режимом - невыносимо тяжело.
Я выдержала минимальный срок, допустимый
в те времена для увольнения после
устройства на работу, и уже больше
никогда не совалась работать в офис.
Поэтому муки Васи
отчасти мне близки. Рукой я тоже писала
лет с десяти очень много, поскольку рано
начала сочинять, а первая пишущая машинка
появилась у меня почти в тридцать лет,
но раздражала стуком, и я продолжала
писать от руки, только компьютер навсегда
отрешил от рукописания. Теперь даже
странно видеть горы общих тетрадей,
которые когда-то исписала меленькими
буковками
В нынешнее время
всеобщего фрилансерства многие
прочувствуют трагедию Васи. Теперь не
пишет только ленивый, у всякого есть
блог, страница в соцсети, сайт, или всё
это вместе. И многим знакомо понятие
дедлайна: журналистам, сценаристам,
писателям. И жуткое чувство, когда
понимаешь, что час пик неумолимо
приближается, а у тебя ещё и конь не
валялся, а задаток получен, да и прочих
денег хочется, а работа не прёт, и вот в
последние дни, часы начинается гонка
на выживание: бессонные ночи, кофе,
энергетики.
Да, если бы Достоевский
жил сегодня, то он мог бы написать
практически тот же самый рассказ, только
про молодого фрилансера на грани
дедлайна.
Вася не выдержал,
надорвался, оказался слаб не только
сердцем, но и душой. Сердце не справилось
с охватившей любовью, съевшей молодого
человека полностью, а душа надломилась
в марафонской писанине. Не справился
разум, а ведь всего-то казалось бы, надо
было ускорить перо, так думалось
ошалевшему Васе. После падения в обморок,
и столбняка, он наконец-то смог ускорить
писание: водил ручкой без чернил по
чистой бумаге.
Страх позора и неоправдания
надежд перед работодателем, ожидание
гнева и наказания, выставления на
посмешище. Стыд и чувство провала перед
возлюбленной, ведь она поймёт, что он
ничтожество, не способное зарабатывать
на содержание семьи, безработное
ничтожество, а то, что его выгонят со
службы, и возможно даже отправят в
солдаты, Вася не сомневался. Падение в
глазах лучшего друга, которого он
обманывал, что переписывать не так
много, и всё непременно успеет, и
прозрение, что слова друга о его пока
что несостоятельности для женитьбы
верны, разочарование в себе через глаза
друга.
Крах неумолимо приближался
со всех сторон, и удар произошёл в один
миг, и слабый телом и духом юноша разом
понял, что он ничего не успеет, срок
пришёл, и остались лишь мечты и грёзы,
которые раньше казались явью. Только
пшик, сон, и ничего не будет... и сам он
ничто, никто, слабак.
Пожалуй, самая прискорбная
и циничная точка поставлена невольным
Дьяволом - Юлианом Мастаковичем,
начальником несчастного писаря,
произнесшем при известии о сумасшествии
Васи Шумкова, дескать, как жаль, дело-то
было неважное и неспешное...
А ещё дополнительный
мистический нюанс: все события в рассказе
происходят в Новогодье, когда стыкуются
смерть и новая жизнь, и это такая страшная
рождественская история, написанная
мятежно, как снежный вихрь в зимнюю
ночь...
© Маргарита Шарапова
Ф. М. Достоевский в 1847 году. Рисунок К. А. Трутовского.
